История Россия-немецких

6 История Россия-немецких

6.3 Эмиграция Немецкая часть III 1917 - 1955

6.3.5 Война и российские немцы

6.3.5.2 Депортация немцев в Советском Союзе

6.3.5.2.2 Воспоминания о депортации

heinrich dorn

Генрих Дорн:

Второй переломный момент в моей жизни произошел в 1941/42 годах. Война, начавшаяся летом 1941 года, изменила все и выбила нашу жизнь из колеи. С началом войны часть колхозников сразу же была послана на строительство аэродрома. Мы должны были строить посадочные площадки. В конце августа пришел приказ – всем немцам покинуть Поволжье. Я еще очень хорошо помню статью в "Немецких известиях". Там писалось, что среди немцев Поволжья много шпионов и диверсантов, якобы, помогающих немецким фашистам. Мы ничего не понимали. Где эти шпионы и враги Советской власти?

В день депортации в Пульском, как и в других селениях, царил хаос. Везде были солдаты. Один офицер зашел в наш двор. Он вырвал из тетради листок и записал на нем все, что мы должны оставить: корову, свиней и всю обстановку дома. Под списком он поставил печать. Это была справка о нашем имуществе, вернее, справка о его конфискации. Нам было разрешено взять с собой 25 килограмм поклажи, немного одежды и еды. Было запрещено резать скот. Он оказался предоставленным самому себе. Когда наш обоз потом на пути к железнодорожной станции проходил через уже выселенные села, мы видели там сплошной хаос. Скотина сломала заборы и загоны и разбрелось по полям. Часто встречались трупы животных, блуждающая и ревущая скотина. Эти картины, похожие на приведения, навсегда запечатлелись в нашей памяти. Когда я думаю о своем детстве на Волге, то всегда в памяти всплывает и этот страшный день отъезда.

Нас привезли в Новосибирскую область. Русское население в селе Азорна вначале не хотело иметь с нами ничего общего. Оно отнеслось к нам очень враждебно. Они думали, что нас привезли прямо из Германии. О поволжских немцах они никогда не слышали. Про наше выселение их никто не информировал. Нас по приказу начальства расселили по квартирам. Только после того, как мы были распределены по тамошним колхозам, в ходе совместной работы наши отношения с местными нормализовались. Но я только год пробыл в Азорне. Весной 1942 года меня забрали в трудармию.

k. torno

Катарина Торно:

Мои школьные годы и юность были оборваны приказом в конце августа 1941 года, что все немцы в течение нескольких дней должны покинуть Поволжье. Все произошло очень быстро. Я вспоминаю о депортации, как о кошмарном сне. Нам разрешили взять с собой только самое необходимое, немного еды, одежды, столько, сколько мы смогли запихнуть в пару чемоданов и корзин, которые мы могли унести. Нас на подводах привезли к Волге, оттуда на пароме перевезли на восточный берег, а затем на ближайшую железнодорожную станцию. Поезд был очень долго в пути, больше недели. Он часто стоял на станциях, иногда нам приходилось ждать целыми днями. Куда нас везут, мы не знали. Куда-то на Восток, в Сибирь, говорили нам неопределенно. Наконец нас, уставших от долгой дороги, привезли на Алтай. Снова стояли наготове подводы, которые повезли нас со станции в отдаленные села. Нам повезло в том смысле, что наша большая семья и семья брата нашего отца попали в одно село. Многим другим семьям повезло меньше – их разъединили.

В селе жили русские. Я хорошо помню, что нам очень долго пришлось ждать посреди деревенской улицы. Я держала на руках мою младшую сестру, которой было всего три месяца. Нас увидела одна русская женщина. Она приняла меня за мать моей младшей сестры. Может быть, поэтому она взяла нас в дом. Она уже потеряла мужа на войне. Ей было нелегко пересилить себя и взять в дом немцев. Тем не менее, она сразу дала нам поесть – кусок тыквы и несколько вареных картофелин.

i. schmidt

Ида Шмидт:

Летом 1941 года мы, как всегда, были с нашим танцевальным ансамблем на гастролях в различных городках и селах Поволжья. В конце июня в нашу страну пришла война. Немецкие войска напали на Советский Союз. Страх и неизвестность царили среди нас. Но жизнь в тылу как-то продолжалась. Танцевальная группа в Поволжье несколько изменила свою программу. Веселые номера в соответствии с ситуацией были переделаны, серьезная часть программы была преобладающей. Но это не сказалось на успехе нашей программы. На наши выступления на сельских площадях или на маленьких наспех сколоченных сценах в городах приходило очень много зрителей. Нас радовало, что мы таким образом можем внести свой вклад в оборону страны. В конце августа наше турне подходило к концу. Я хорошо помню открытый грузовик, на котором мы возвращались обратно в Энгельс, где мы жили. Как обычно у артистов после успешного выступления, настроение у нас было отличным. Мы пели, кто-то рассказывал что-то веселое. Но когда мы въехали в наш родной город Энгельс, все разом изменилось. Сначала мы вообще не поняли, почему наши остававшиеся в городе коллеги в таком смятении. Они перебивали друг друга и нас. Некоторые плакали. Царил хаос. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять главное. Сверху, из Москвы, пришел указ, в котором говорилось, что мы все российские немцы должны в течение 24 часов покинуть город. Военная необходимость. Среди немецкого населения якобы много предателей и шпионов, которые готовы поддержать немецких фашистов или сотрудничать с ними с приближением фронта. Таким было официальное обоснование приказа о депортации. Для меня и моих коллег это был гром среди ясного неба. Уехать отсюда? Куда? На сколько? Эти мысли не давали покоя. Ответа на них не было.

В некоторой растерянности я пошла к своей сестре Валерии, которая тогда жила у нас. Она, вся ее семья и мои тети уже паковали то немногое, что было разрешено взять с собой. Немного одежды, шерстяные одеяла, некоторые инструменты, топор, пилу. Тетя рубила и ощипывала кур. Мясо она положила в ведро и залила смальцем, чтобы таким образом законсервировать его хотя бы на недолгое время. На следующее утро на улице уже стояли подводы. Туда мы должны были сложить свои вещи для транспортировки на вокзал. Все остальное мы должны были оставить – всю мебель, новое пианино, на котором так любили играть моя сестра с мужем. Мы прождали почти целый день, пока наш товарный вагон был готов к отправке. Нам, артистам немецкого театра, симфонического оркестра и танцевального ансамбля повезло, что мы попали в один вагон. Председатель горисполкома города Энгельса, который был немцем и ехал с нами, отдал это распоряжение. Таким образом, моя сестра с семьей и коллегами по крайней мере поначалу смогли быть вместе. Когда поезд медленно тронулся с вокзала и перед нами в последний раз потянулись знакомые улицы, все замолчали. Каждый остался наедине со своими мыслями. Будущее казалось черной стеной, где ничего не было ясно. Мысленно каждый возвращался в прежнюю жизнь. Мне было 20 лет. Моя взрослая жизнь вне семьи только началась... Неужели депортация положила конец всему? Будет ли возможность творческой деятельности? Диплом музыкальной школы я не успела получить. Об этом я размышляла, пока поезд с каждым днем увозил нас дальше в Сибирь. В вагоне глубокая печаль сменялась с внезапными приступами веселья. Артисты, видимо, не умеют быть в обществе печальными. Если поезд останавливался надолго где-то на вокзале или в поле, кто-то доставал аккордеон или балалайку и играл что-нибудь веселое. Так хоть на время забывалось наше ужасное положение. Я хорошо помню сцену, когда моя беременная сестра, которой уже скоро предстояло родить, вдруг начала танцевать. Она танцевала польку и закружилась под конец, как мячик. Со слезами на глазах она все повторяла: "Мы как-нибудь выдержим, выдержим!" В Омске, еще в дороге она родила своего ребенка в углу вагона, отгороженном одеялом.

Через несколько недель наша казавшаяся бесконечной поездка закончилась в Минусинске Красноярского края. Сначала меня и семью моей сестры определили в комнате у одной русской женщины. Позже нам удалось найти отдельную квартиру. Валерия не стала выжидать. Она сразу же установила контакт с маленьким городским театром и попыталась организовать программу. Были разрешены только русские пьесы. Ее муж организовал трио и осуществлял музыкальное сопровождение выступлений. Но эта работа длилась всего несколько недель. Уже в ноябре муж моей сестры был забран в трудармию. Мы пошли его провожать. Я очень хорошо помню, что он как-то очень уж выделялся среди других мобилизованных немцев-трудармейцев, потому что взял с собой свою скрипку. Это было печальное прощание. Мы больше никогда не увидели ни его, ни его скрипки. Он вскоре умер в трудармии. Причину смерти нам так и не удалось узнать. Я заняла его место в трио.

Der Vater von V. Heidelbach (1937)

Виктор Гейдельбах:

Депортация всех семей немецкой национальности из Армавира состоялась 8 октября 1941 года. Эта дата была сообщена моему отцу и другим уже за четыре недели, так что у нас было немного времени на сборы. Но что можно было приготовить? Нам разрешили взять с собой лишь столько, сколько мы сможем унести на себе. Не было разрешено резать скот и делать большие запасы продовольствия. Мать все эти дни сушила хлеб. Сухари не портятся и всегда могут пригодиться. Моему отцу удалось после долгих просьб и уговоров получить у городских властей разрешение зарезать свинью. Мясо мы сварили и пожарили, положили в ведро и залили смальцем. Так оно дольше держалось, и у нас был хотя бы маленький запас в нашей дороге в неизвестность.

Дорога в Казахстан длилась 41 день. Мы сидели в тесноте товарного вагона, почти сто человек. Поезд медленно продвигался на восток. Часто он надолго останавливался, иногда на станциях, иногда просто где-то в пути. Я хорошо помню, что однажды мы стояли на какой-то станции ровно три дня. Из противоположного направления один за другим шли поезда, везущие солдат на фронт. Хотя мне было только 15 лет, я понял, что в стране происходит что-то чрезвычайное, что война все вдруг изменила, и ничто уже не будет так, как прежде. Мы вышли из тесного вшивого вагона. Женщины варили на сложенных у дороги из камней подобии печей что-то съедобное. В некоторых местах раздавали суп и хлеб, но этого не хватало, чтобы почувствовать себя сытым, хотя мы еще не съели все наши запасы. Дороге, казалось, не будет конца, а вшей не победить. Если наше путешествие для детей было в начале похоже на интересное приключение, то постепенно оно стало тяготить и их. 19 ноября мы, наконец, прибыли в Кустанай в Казахстане, где нам разрешили покинуть поезд. На вокзале стояло множество подвод, на которых нас, депортированных, должны были развести в различные села в округе. Был сильный мороз и уже выпал глубокий снег. Село, в которое нас направили, находилось в 150 километрах от Кустаная. К счастью, на подводе, на которой должны были повезти нашу семью, лежало достаточно сена и соломы. Наша мать и мы, трое детей, могли спрятаться в нем от страшного холода. Только у отца была шуба и он сел рядом с возницей. Мы два с половиной дня были в дороге. Ночью мы останавливались в каких-то селениях. Встреча была подготовлена, но была она нерадостной. В округе жили, в основном, русские кулаки, раскулаченные во время коллективизации в Советском Союзе в конце 20-х и начале 30-х годов и сосланные на казахстанскую целину. Глядя на нас, они полушутя, полусерьезно говорили: "У вас же нет на голове рогов, как вас, немцев, нам сейчас, во время войны описывают." Они обеспечили нас жильем и едой. Они по себе хорошо знали, что значит ссылка и депортация, с какой враждебностью нам придется столкнуться.

(См. культурный архив российских немцев)
Стартовая сторона  |   назад  |   Содержание  |   наверх